Премьера на Premier в октябре, и наш рейтинг ожидания — десять баллов. Беги, Борзых, беги! Впрочем, нас не догонят.
После «Большой секунды» Виктора Шамирова — тот самый редкий случай, когда камерная драма смогла взять высокие рейтинги! — мы два года ждали, когда классная актриса и музыкант Евгения Борзых вернется в кино. И надо сказать, дождались: сериал «Убить Риту» целиком и полностью строится на химии Евгении, как органической (ее роль — вандер-химичка с прошлым!) до сексуальной (такую Борзых мы еще не видели!). Но увидим — в октябре на Premier! Фестиваль «Пилот» уже выдал Жене за Риту премию «Лучшая женская роль», и это, уверены, только первый большой куш Борзых за главную черную комедию осени.
Почему тебя так сильно любят зрители, но так мало снимают режиссеры?
Честно — мне даже нечего ответить. Я вроде бы хорошая актриса, но плохо прохожу пробы. Пробы — странная штука: режиссер не знает тебя, ты — его, и даже если ты прочитала материал полностью, то не «прожила». Значит, именно сыграть не можешь, а чаще всего — просят сыграть. Может, проблема, что в русской актерской школе нет традиции хождения на пробы. Не учат искусству самопрезентации.
Получается, после «Большой секунды» Шамирова ты только сейчас возвращаешься на экраны в «Убить Риту».
Возможно, дело во мне. Если откровенно, большинство проектов, на кастинги которых зовут, мне не нравятся. Соответственно, толком и не готовлюсь к ним: иду, потому что надо хоть что‑то делать. Ну и итог: на пробах не классная. А значит, не утверждают!
С Шамировым как было?
Вообще смешно. Он не знал про меня ничего, что я пою, что у меня группа. Просто посмотрел в череде артистов. А надо сказать, перед кастингом в «Большую секунду» мне выслали всего одну сцену из сценария: два героя имитируют секс. Я подумала: «Что за бред?» Вне контекста это правда выглядело странно. Думала отказаться, но сказали, что режиссер очень хотел бы меня посмотреть. Дело было в разгар пандемии, я располнела, записала пробы «на отвали». И вдруг меня все‑таки пригласили к Виктору Шамирову. Мы встретились, поговорили, и он сразу начал выяснять про мою занятость. Позже, когда Шамирова спрашивали про меня, он отвечал: «Мне плевать, какие там у нее в музыке заслуги, важно, что она мне подходит».
Так же было с Константином Богомоловым. Наш педагог Ольга Барнет говорит: «Богомолов ищет девочку — сходи, покажись». Я прихожу, предлагаю что‑нибудь почитать, он отказывается: нет, давай поболтаем. И через десять минут утверждает меня в спектакль «Год, когда я не родился». Так и появляются именно мои роли.
Вот режиссер «Убить Риту» Маша Агранович — почему у нас с ней получилось? Пробы я так себе прошла, Маша сказала что‑то в духе: «Спасибо, мы вам позвоним». По ее глазам я поняла, что не понравилась. И тут, видимо, поняв, что терять уже нечего, я стала собой — стала непосредственно реагировать. Так, как реагирую я, Женя Борзых, а не персонаж. И Маша увидела, видимо, в этих реакциях потенциал, потому что ее взгляд изменился. И меня позвали на вторые пробы.
А вот послушай, что рассказывает про все это сама Маша: «У Жени были хорошие пробы, и, главное, они отличались от всех остальных — она все делала по-другому. Потом мы пообщались, и я поняла, что Женю очень хочется убить». Спокойно! Это Маша смеясь говорит. И еще добавляет: «Так я увидела, что вот это она. И “Убить Риту” надо смотреть обязательно — более дурацкой супергероини у нас на экране, наверное, не было».
Да, мне сразу понравилось, что «Убить Риту» — жанровый проект. Плюс я довольно спортивная девчонка: когда поняла, что вот тот редкий материал, где я могу побегать, подраться, попрыгать, то заинтересовалась. И кстати, первое впечатление от Маши тоже было: «О нет, мы точно не сработаемся». Но потом все это вылилось в мою готовность следовать каждому ее слову, делать все, что попросит. Прыгнуть головой вниз? Сделаю, Маш.
Если судить по фильмографии Марии Агранович, она как будто знает что‑то особенное про женскую сущность. Как думаешь — что?
У Машки есть какая‑то врожденная манкость. И многие женские образы в ее фильмах — такие. А я не такая, как моя героиня в «Убить Риту»: я немного угловатая, например, и поначалу мне было сложно, так что я просто делала то, что Маша мне говорила.
И какая из красок характера Риты далась тебе сложнее всего?
Героиня — химик, а я гуманитарий, у меня было мало опыта, чтобы играть ученую. Еще совсем неуютно — все откровенные сцены.
Почему? Маша тебя очень красиво сняла.
Я раньше ничего подобного не делала на съемках. Но действительно, все выглядит красиво благодаря Маше и нашей группе, особенно оператору. Дмитрий Карначик —он очень помогал. Но психологически все равно было сложно. Бежать, драться гораздо легче.
«Убить Риту» снимали в Петербурге. Как ты считываешь хтони и радости этого города?
В Петербурге я всегда максимально отрывалась и никогда не жила подолгу, это был для меня город «выходного дня». Но за время съемок я почувствовала Петербург совсем иначе: было теплое лето, я жила в красивой квартире, меня возил классный водитель, хотя чаще всего я гуляла до съемочной площадки пешком. Я не любитель светской петербургской жизни, ходить в «Хроники» или по барам на Рубинштейна — не про меня. Но я обожаю «Общество чистых тарелок», там бывают мои друзья. В общем, после съемок мне было жалко уезжать из Петербурга, теперь скучаю по этому городу.
«Убить Риту» много с чем сравнивают. А какие у вас были референсы?
Первая моя ассоциация — «Беги, Лола, беги».
Еще говорят про «Убить Билла». А раз героиня — учительница химии, то, конечно, про «Во все тяжкие».
У нас с Машей Агранович был референс — «Эрин Брокович». Маша попросила меня посмотреть этот фильм Стивена Содерберга, и я сначала даже не поверила, что она серьезно. Но посмотрела — и поняла, что Маша имеет в виду. В Эрин есть дураковатость, отчаяние, бедовость, напор, свойственные моей Рите, — за которые ее можно полюбить, как и героиню Джулии Робертс.
А поняла ли ты, за что люди полюбили «Большую секунду»?
Думаю, за то, что там все персонажи ранимые, неловкие, это обаятельно и очень узнаваемо. «У меня то же самое, прямо узнаю!» — вот что мне часто говорили про отношения моей героини с мамой. И сам сериал получился таким чистым — наверное, из-за того, что там все просто, нет суперинтриг. Обычные люди.
Ты бы согласилась с тем, что мы сейчас редко узнаём себя на экране? Нашему кино не хватает реалистичности.
Не могу объективно ответить на этот вопрос, потому что мало смотрю. Но то, что посмотреть удается, редко кажется естественным. Возможно, это из-за того, что русский кинематограф часто пытается подражать, вместо того чтобы ходить на собственных ногах. В итоге мы и до голливудского и европейского кино не дотягиваем, и найти свой самобытный голос не получается. Из относительно недавнего мне понравились фильмы «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом инвалидов» и «Хрусталь» с Алинкой Насибуллиной.
Мало смотришь, мало снимаешься — наверное, все в музыку уходит?
В музыке — да, у меня много всего происходит. С СБПЧ у нас огромное количество новых идей и проектов. Мы все время что‑то придумываем. Я хоть и актриса по образованию, но музыка дается мне гораздо легче. В группе мне не надо ничего доказывать, ходить на кастинги, убеждать кого‑то, мои напарники по группе — Кирилл Иванов и Стас Астахов — просто любят меня и верят в мой талант. Правда, когда меня спрашивают про род моей деятельности, я в первую очередь говорю, что актриса, у меня даже диплом красный есть.
Кто‑то когда‑то спрашивал у тебя диплом?
Никогда. Не хочется называть это «советской закалкой», но ноги оттуда растут: раз есть диплом, значит, я актриса. А вот диплома консерватории — нет! В музыке я дилетант.
Можешь сравнить эти два способа самовыражения?
На сцене ты сразу видишь реакцию людей. И это очень помогает и поддерживает. В кино между самой работой и результатом иногда проходят годы. Ты уже, возможно, другой человек, поэтому сложнее себя соотносить с человеком на экране. Это клише — на сцене ты обмениваешься с залом энергией, но, по правде говоря, так и есть.
Бутусов как‑то назвал этот обмен энергией с залом «обменом муравьиной слюной».
А для меня это важно!
У тебя много разных музыкальных групп в послужном списке.
Но на самом деле не все команды из этого списка такие уж разные.
Я понимаю, что это одна группа, но разные эксперименты, жанры.
Именно так. Более того, «Масса Крыма», «Прогоним песню», «Прогоним пляску», «Михална», «Банда Овощей» придуманы и спродюсированы Денисом Нааном. Это всегда были его предложения, там мало от меня. Я была инструментом. В «Банде Овощей» есть немного моего, но в остальном это Динины придумки.
Каждая группа создавалась под конкретный концепт?
И этот концепт был в Дининой башке. Он особо не спрашивал, что я про это думаю. А я была очень молодая: «Давай, конечно!» У нас с Диней были долгие сложные отношения, из которых я вырвалась тем, что придумала свою группу “Dsh! Dsh!”.
Помню, диджей Андрей Панин однажды мне говорит: «Чего ты страдаешь с Диней? Есть ребята — Андриеш, Стас, сделай с ними что‑нибудь». У них тогда была группа My Space Rocket, в которой участвовала Нина Кравиц, потом она стала известной техно-диск-жокессой. И мы с ребятами сделали группу “Dsh! Dsh!”. А после настал период, когда я перестала сочинять.
Я училась на актрису, и мне было не до песен. Но что‑то я все‑таки для себя сочиняла, правда, никому не показывала. И однажды ко мне в гости пришел Кирилл Иванов и предложил сделать что‑нибудь вместе. Я удивилась и… отказалась — мол, мне не до того сейчас: я как раз родила сына. Но Кирилл все‑таки настоял на своем, взял мой текст, сочинил свой — и так получилась наша первая совместная песня «Африка». Киря, со своим тактом, обаянием и вниманием ко всему, что я делаю, стал потихонечку возвращать мне веру в мои силы и в мои песни.
Что из тех музыкальных экспериментов кажется тебе сегодня ценным, а что — наивным или даже глупым?
Глупым — точно ничего, все было супер и максимально искренне. А вот мама в ужасе была: что за глупость, почему ты после института работать не идешь?!
Вы в СБПЧ много экспериментируете, и вот сделали аудиоинсталляцию: она записана в рамках проекта радио «Станция» и посвящена Дому Наркомфина.
Сотрудники музея «Гараж» сейчас занимаются исследованием истории Дома Наркомфина: они показали нам свой архив и попросили что‑нибудь придумать. И мы сделали, как назвал ее Кирилл, музыкальную инсталляцию. Она называется «Будущее наступило на нас». Вместе со Стасом, третьим участником СБПЧ, они написали музыку, а я прочитала текст, компиляцию из воспоминаний дочери тогдашнего наркома финансов РСФСР Николая Милютина Екатерины и отрывков из архивных дел НКВД — огромное количество жителей этого дома были расстреляны в конце 1930‑х. Когда я была в Доме Наркомфина на съемке «Собакa.ru», то вспомнила слова Екатерины о том, как детьми они бегали по лестницам, соревнуясь, кто больше пробежит, пока не закружится голова. Мемуары Милютиной, ее ощущения от пролетов, проемов, колонн сменяются приведенными в исполнение приговорами «расстрелян», «расстрелян». Эту ускользающую радость от настоящего быстро накрывает ощущение, что будущее уже на тебя наступило.
Есть советский анекдот про экскурсовода, который водит по Петербургу группу туристов и рассказывает: «Автор этого дворца — архитектор Растрелли. И это здание тоже построил Растрелли». А один из туристов ему: «Да мы уж поняли, что все расстреляны! А звали‑то их как?»
Эта «машина убийств» коснулась всех жителей Советского Союза. Моя бабушка рассказывала, как в конце 1920‑х, когда раскулачили ее деда, она маленькой бегала в свой дом воровать свои же вещи.
Ты вот говоришь, что вся твоя семья из деревни. Никогда не стеснялась такой своей как бы провинциальности?
Большинство друзей моего детства были из московской интеллигенции, гордились тем, что они коренные москвичи, живут в Брюсовом переулке. И даже те, кто жил в моем Северном Чертаново, не забывали повторять, что «у меня папа — генерал». Да, я немножко смущалась того, что наша семья — из деревни: хотелось, конечно, чтобы дома у нас тоже был какой‑нибудь антиквариат. Сейчас — наоборот, понимаю: это же здорово — иметь деревенские корни. Мой сын — уже на сто процентов городской. А я выросла в деревянном доме, бегала босиком на речку, не мыла ноги по три дня, пока бабушка комья из кровати не выкидывала, приговаривая: «Да что ж такое!» Я полола огород, доила козу, а потом шла в клуб тусоваться с местными. Знала всякие суеверия, которые городскому человеку не понять, а в деревне они в обиходе. И я сейчас этим горжусь. Эта связь с деревней, природой очень ценна для меня. С чего мне считать себя интеллигентом? С того, что у меня два с половиной высших образования? Ну окей, но я все‑таки больше деревенский человек. Это то, что меня сформировало.
Северное Чертаново, говоришь?
Да, экспериментальный район. Двухэтажные квартиры. Наше Северное Чертаново — это такой закрытый мирок. Район, где нет улиц, — одни корпуса. Наверняка, как и в любом спальном районе, в 1990‑е там было опасно, героиновый рассвет. Но я была маленькой, если что и видела, то не отдавала себе отчета. Поэтому остались только приятные воспоминания от необычных домов, образованных людей, безопасности — там почти все знали друг друга. Тоже немного деревня.
Что способствовало твоим занятиям творчеством?
Я сама до конца не понимаю, как так вышло: в подростковом возрасте я вдруг перестала общаться с друзьями и начала без остановки смотреть телеканал «Культура». Помню, по утрам показывали авторское кино — Годар, Трюффо, меня это увлекало. Но когда я заикнулась, что хочу быть актрисой, папа сказал: сначала получи нормальное образование. Поэтому я отучилась на социолога, пошла в РГГУ на второе высшее, на PR. Но поняла, что ничем таким не хочу заниматься! И вдруг один мой друг, совсем не творческий причем, из банковской сферы, спрашивает: «Чего ты вообще от жизни хочешь?» «Я хочу быть актрисой, но уже, наверное, поздно», — отвечаю. А он: «Если хочешь, то ничего не поздно». И в 24 года я поступила в театральный институт имени Щукина.
Кстати, по поводу Баскии. У тебя татуировка короны на указательном пальце левой руки — это по его рисунку?
Татуировку мне сделал Олег Глушков, режиссер и хореограф. У нас с СБПЧ было выступление в отеле Richter, длилось 24 часа, такой эксперимент, круглосуточный концерт “SBP4 24h WHAT?”. И в перерыве Олег набил мне корону, как у Баскии. Теперь Жан-Мишель все время со мной. Мне нравятся его стиль, дикость. Его творчество спасает, дает силы жить. Я смотрю на его картины — и успокаиваюсь, наслаждаюсь. Когда мой сын Ванька был маленьким, я придумала сказку про мальчика и грузовик, которые вместе путешествуют. Когда Ваня стал старше, и ему уже было недостаточно простых историй, сказку пришлось усложнить. Первый персонаж, который присоединился к этой странной компании, был Баския: мальчик и грузовик стали вместе с ним тусоваться. Сейчас Ваня, которому одиннадцать, вспоминая эту сказку, спрашивает: «Интересно, что вообще там делает грузовик?» Вопроса, что там делает Жан-Мишель Баския, у Вани не возникает!
Веришь в терапевтическую силу искусства?
Да. И как только сомневаюсь, что такая сила есть у моего творчества, тут же появляются незнакомые люди и говорят: «Ваша песня спасла мне жизнь». Или: «Я был на дне, но пережил этот период, лежа на вашей кассете». У меня так было с группой Metronomy: 18 февраля 2022‑го они выпустили альбом Small World, и я заслушала его до дыр. Он каждый день возвращал меня к жизни. Иногда мне кажется, что это смешно: искусство не может отвечать твоим бытовым потребностям. Но всю историю человечество говорило о спасении в искусстве, о необходимости поэта. Хотя кто такой поэт? Одни скажут: трутень, он ничего не делает. Но никакой он не трутень, он трудится на благо твоей души.
