Балет (2023)

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

[Astrela]

ВЫВЕРЕННЫЙ ПОДЪЕМ: разговор Евгения Сангаджиева и Аллы Сигаловой О СЕРИАЛЕ «БАЛЕТ» И ВРЕМЕНИ
18 мая вышел сериал «Балет» — история прославленной советской балерины Руты Майерс, которая, собрав все овации в США, к шестидесяти годам потеряла творческий запал и пытается вновь обрести его в России. Руту играет режиссер и хореограф Алла Сигалова, но размашистых постановок и затяжных сцен с мучениями танцовщиков у станка ждать не стоит: балет здесь лишь фон, повод поговорить о судьбе женщины, которая стремится обмануть профессиональную смерть. На площадке режиссер Сангаджиев требовал от Сигаловой не играть саму себя — мы зацепились за это и попросили Евгения все-таки показать нам Аллу Михайловну такой, какой он ее видит и знает. Вот что из этого вышло.

СИГАЛОВА: Начать хотелось бы с нашего взаимодействии на съемочной площадке: я безумно счастлива, что мне не нужно было отвечать за 278 человек, как я обычно делаю, ставя спектакли. Сейчас я хочу заниматься только исполнительской деятельностью и отдохнуть от режиссуры, поэтому здорово, что ты появился — и отвечал за все процессы, а я просто вцепилась тебе в икру и так и болталась. Быть лидером уже опостылело. Оказывается, есть куда более приятные занятия.
САНГАДЖИЕВ: Вообще, о нашем знакомстве и работе должны когда-нибудь написать в учебниках: «Как Сангаджиев с Сигаловой встретились в ресторане «Чехов». Вокруг тебя витает флер демонической, властной, несговорчивой, деспотичной и так далее женщины — роятся эти слухи в основном в районе Большой Дмитровки, там же и оседают. Я был и остаюсь от них далек, я ничего не ожидал от нашей встречи.

СИГАЛОВА: Так сложилось, что в медиа и в сознании окружающих «Сигалова» пишется исключительно с приставкой «монстр». Мол, я пью кровь, съедаю мальчиков и девочек, не давясь. Да, когда я режиссер, порой так и поступаю, но в «Балете» иная ситуация. На съемочной площадке у меня было одно спасение — всецело подчиняться режиссеру. Это вообще лучшее, что может делать артист. А если артист этого не понимает, значит, он мудак.

САНГАДЖИЕВ: Меня эта «Русская история ужасов» в главной роли с Аллой Михайловной не впечатляла. Я шел на встречу с единственной целью — проверить, сложится ли у нас диалог, пойдем мы дальше или нет. Я смотрел на тебя как на человека, ты мне ближе к той Сигаловой, которая дружит с Павлом Каплевичем и дружила с моим мастером Валерием Гаркалиным.

СИГАЛОВА: Так ты меня тестировал! Я-то думала, просто сидим, приятно болтаем о театре, о ребятах наших…

САНГАДЖИЕВ: А диалог — универсальный тест. Я недавно размышлял о разных вещах и понял, что «диалог» — хорошее слово, потому искусство не равно «пропаганда», как многие сейчас предлагают его анализировать, а как раз диалог на разных уровнях, обмен энергией. В традиции шекспировского театра актер должен существовать в четырех основных направлениях: сам с собой, актер и зритель, актер и партнер, актер и бог. Актер своего рода призма, транслирующая энергию, тему или текст, которые в нее попадают. Я как режиссер должен об этом думать, потому что один артист все это не удержит в голове. Это вопрос фокуса внимания, гибкости, интеллекта. Когда у артиста мало интеллекта, он не может себя отпустить и довериться самому себе. А Сигалова — как раз пример высокоинтеллектуальной артистки, в которой энергия бьет ключом и которая, забывая себя, отдается процессу. Вот, кстати, вопрос. Про тебя же неспроста сложился этот устойчивый миф: почему ты даешь выход такому огромному количеству энергии? Это особый метод работы с танцовщиками или сочетание времени и места (мол, раньше в балете по-другому нельзя было себя поставить)?

СИГАЛОВА: Я начала преподавать в 22 года. Была в два раза тоньше, чем сейчас, а в учебном классе стояли лбы старше меня. Чтобы повысить свою значимость, я визжала и орала, потому что больше нечем было брать. Только бешеной энергией и темпоритмом.

САНГАДЖИЕВ: Чтобы они не успевали за тобой!

СИГАЛОВА: Конечно. У меня не было других вариантов и орудий.

САНГАДЖИЕВ: И это за тобой закрепилось.

СИГАЛОВА: Они решили, что я монстр, и начали эту легенду распространять. А потом я действительно превратилась в монстра.

САНГАДЖИЕВ: То есть ученики тебя в него превратили?

СИГАЛОВА: Сложно сказать. Не знаю. Я люблю всех учеников.

САНГАДЖИЕВ: А у тебя есть любимые фильмы про балет? Я обожаю «Билли Эллиота».

СИГАЛОВА: Мне не нравится — слишком детский.

САНГАДЖИЕВ: Ну да, это сказка. Я же в каком-то смысле остался в детстве.

(Смеются.)

СИГАЛОВА: Про балет вообще снимают мало, а если снимают, то настолько неприлично, что и говорить не стоит. Сложная задача — как снимать о врачах, чиновниках или людях цирка. Это специфическая среда, обитатели которой для достижения целей готовы на все. Чтобы понять тонкости, нужно здорово потрудиться. Тут стоит сказать, что наш сериал — вообще не про балет, а про людей, погруженных в бульон конкуренции и страстей, с этим связанных.

САНГАДЖИЕВ: Фактура очень интересная, но в каком контексте рассказывать, не очень ясно. И сегодняшний день игнорировать не хотелось — точнее, это решительно невозможно, когда мы говорим про историческое кино, а мы говорим про историческое кино, потому что события развиваются в 2021 и 1984 годах. На первый план вышел диалог про время — это очень важный элемент в нашем кино. Мы смотрим, как героиня Аллы, Рута Майерс, распорядилась временем со своей стороны и как им распорядился, скажем, худрук театра Андрей Пронин, которого играет Игорь Гордин.


К слову об игре, играть практически ничего не надо было. Надо было выстроить драматический рисунок и просуществовать в нем предельно точно. Я просил тебя менять преступные неточности в тексте, потому что я не варюсь в системе координат балета так плотно и долго. В целом история выдумана, все совпадения случайны.

СИГАЛОВА: Кстати, многие спрашивают, играю ли я себя.

САНГАДЖИЕВ: Ты психофизически ведешь себя так, как нужно внутри зала, внутри театра. У меня была единственная задача — усмирить тебя. Но это не ты.
СИГАЛОВА: Да, потому что Рута — вообще не я. Я не веду себя так ни в театре, ни на репетициях, не разговариваю таким образом.


САНГАДЖИЕВ: В первые съемочные дни ты настолько погрузилась в процесс, в рисунки, что начала играть саму себя, а я не хотел видеть в кадре Сигалову.

СИГАЛОВА: Меня захлестывал темперамент. Когда я в первый день подошла к монитору и посмотрела, что получается, не поверила: неужели я так выгляжу со стороны? Глаза как у безумной кобылицы. Какой ужас! Ты очень аккуратно это стесывал, вылезал другой человек. Как говорит Владимир Машков, появлялся подселенец.

САНГАДЖИЕВ: Да-да, выросла другая ветка в теле и сознании. Не все артисты способны ее нащупать — играют одно и то же из раза в раз. А ты играешь так, что хочется сразу погрузиться в историю. Я и от актеров в Happy End этого добивался: чтобы зритель перестал видеть личность исполнителя и увидел персонажа, поверил в него.

СИГАЛОВА: Если бы я играла себя, было бы страшно! Когда я подходила к монитору....

САНГАДЖИЕВ: Поэтому я запрещал подходить.

СИГАЛОВА: И правильно! Загнанных лошадей принято пристреливать.

САНГАДЖИЕВ: Мы твою загнанную лошадь вроде задушили.

(Смеются.)


СИГАЛОВА: Вот какой момент хотелось еще затронуть: моя героиня Рута говорит, что не знает, какой спектакль будет ставить в Москве.

САНГАДЖИЕВ: И это крайне важно. Чисто драматургически внимание зрителя в «Балете» удержать скорее сложно, чем легко: жизни главной героини ничего не угрожает, ее ребенка не держат на мушке, театр не заминирован. Тем не менее происходит катастрофа — внутри человека. И это интересно, и с этим нужно работать. Мне сложно об этом рассуждать, но мы придумали такой заход: к условным шестидесяти годам человеку, особенно творческому, который много успел сделать, сложно находить в себе энергию, верить в свои силы и продолжать работать. Да, творческий кризис касается не всех, но Рута с ним сталкивается и намеренно бросается в экстремальные условия, хочет с собой что-то провернуть, что-то еще из себя вытащить. Она должна заниматься живым театром. Она всю дорогу называет себя жуликом, поскольку совершенно не знает, как действовать. Я думаю, что, пока ты кого-то обманываешь, пытаешься не обмануть себя.

СИГАЛОВА: Да, fake it till you make it. Рута с помощью людей из прошлого возвращается к себе настоящей.


САНГАДЖИЕВ: И вот что меня трогает сейчас: в России 65 лет называют возрастом дожития. А я не хочу, чтобы люди доживали — это страшно. Я хочу, чтобы они жили. Почему так происходит, от чего зависит? Интересно исследовать тему через наших героев.

СИГАЛОВА: И театр для этого — лучшая декорация, потому что у нас долгожителей очень мало — особенно постановщиков. Особенно женщин (да их в принципе мало, что уж и говорить). После пятидесяти театральный человек начинает угасать, редко бывает, чтобы к шестидесяти он еще телепался, премьеры выпускал. Хотя нет, выпускать премьеры можно...

САНГАДЖИЕВ: Дома.

СИГАЛОВА: Да, в домашнем театре. Удивительно, что меня эта тема никогда не касалась. И здорово, что ты ее поднял.


Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ЛЮДИ ДОЖИВАЛИ — ЭТО СТРАШНО. Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ОНИ ЖИЛИ

САНГАДЖИЕВ: Это разговор о творческий потенции. Как тебе удается ее сохранять?

СИГАЛОВА: Я живу как безумная, не думая о возрасте. Давно работаю по большей части как режиссер-постановщик — может, в освоении «новых территорий» и кроется секрет моего творческого долголетия. Если у меня что-то не получается — иду и переделываю. Чего головой-то о стенку биться? Итог: в этом сезоне у меня пять премьер. Товарищ, с которым мы поставили один спектакль, написал мне недавно: «У нас вышло гениально!» Приятно же. Но я не зарекаюсь: кто знает, что будет в следующем году. Может, макраме займусь.

САНГАДЖИЕВ: А тебе предлагают постановки или ты их инициируешь?

СИГАЛОВА: Я ничего не инициирую. Мне поступают совершенно конкретные предложения. Вот сейчас, например, надо ехать.

САНГАДЖИЕВ: Куда? В Питер?

СИГАЛОВА: И туда, и в Геную.

САНГАДЖИЕВ: А в Геную что, ставить оперу? С кем?

СИГАЛОВА: С тем, кого нельзя называть.

САНГАДЖИЕВ: С Волан-де-Мортом. (Смеются.) Ну здорово! Значит, про 60 лет — лишь мои выдумки.

СИГАЛОВА: Не выдумки! Ты абсолютно прав: 60 лет для хореографа обычно возраст творческой смерти.

СИГАЛОВА: А в кино такие же правила или «возраст дожития» все-таки выше?

САНГАДЖИЕВ: В кино, я думаю, важно вовремя остановиться. Если этого таланта нет, люди начинают снимать кино для себя, а не для зрителя. И либо зритель подключится и поймет, что имел в виду режиссер (а он не поймет, потому что никогда не знаешь, что у него в голове), либо не подключится. Как с... Не буду называть имен. У нас безымянное интервью. (Смеются.) А в балете есть понятие «для себя»? Как ты соблюдаешь баланс: ставить то, что хочется, но при этом собирать полные залы?

СИГАЛОВА: А мне вообще неважно, будет ли полный зал. Страшно сказать, но меня даже не волнует, будут ли мой спектакль смотреть. Я прислушивалась только к троим людям в жизни. Потом один умер — осталось двое. Вскоре умерли и они. Теперь слушаю только себя. Возможно, поэтому часто ошибаюсь. А вообще — ну кого слушать? Вот я ставила спектакль в Латвийской национальной опере, сама танцевала в премьере. Открываю дверь на сцену, мимо проходит директор театра и говорит: «Понятно, что сегодня будет провал. И постановка полная фигня. Но ты не расстраивайся!» А в финале спектакля зал стоял — и этот человек прибежал, поднял меня на руки и стал меня кружить: «Аллка, любимая, спасибо тебе! Какой успех!» И как после этого верить?

САНГАДЖИЕВ: Кстати, это еще одна ветка в «Балете» — диалог творчества и номенклатуры. Хотя я бы не сводил все до баттла «артисты против чиновников». Просто есть власть имущие или те, кто себя к этой когорте причисляет, а есть те, кто совершенно об этом не думает. Странно самому себя купировать, самому у себя красть энергию, идеи, порыв, потенциал. Как сказал один человек, в театре можно все, пока это в рамках закона. Сейчас рамки сузились, но это не значит, что нужно ставить на себе крест. Я вообще не уверен, что за театр надо умирать, — за театр надо жить.

СИГАЛОВА: Сто процентов.

[Astrela]